Людмила Минич - Жемчужина из логова Дракона[VolgoDon конвертируется в fb2]

Ветра от неведомой напасти уже не оградить, и теперь оставалось последнее — самому бежать прочь или схорониться до времени. И бросить все, как есть. Вот только бежать ему некуда, хорониться негде. В былые времена Илча бы сразу подался в темные кварталы, но в Вальвире он другой жизнью жил, редко туда захаживал. Сторонился от напасти. Всего раза два или три рискнул к темникам сунуться: когда нанимал их на Сканию напасть, чтобы самому потом «спасти» ее… да за работу возвращал, что причитается. Да и то, свел его один ушлый человечишка, которого Танит показала, а своих знакомцев у него там нет. А вот у Энаала с Кальтиром — целый ворох. Хоть бы либиец сдох в доме лекаря, мечтал Илча. Должно же сегодня случиться хоть что–то хорошее?

Есть лишь один человек, про которого никто не ведает. Кто никому не скажет и, может быть, схоронит беглеца на первое время. Впутывать Танит в свои теперешние дела отчаянно не хотелось, но выбора не было.

В груди потеплело. Она после вчерашнего, наверное, с ног сбилась, про него расспрашивая. К Иберии, небось, уже бегала. Своими глазами все видела, своими ушами слышала… Что тут подумаешь?

Подводить Танит под гнев хозяина Драконьих слуг было горько, но грудь, ушибленная при падении, с трудом хватала воздух, колени подгибались, холод пробирал до костей, да и голод давал себя знать. А как Линн взойдет — так все это разом ерундой покажется. Он содрогнулся. Нет, только не так, такой смерти никому не пожелаешь!

Еле добрел до знакомых дверей. Стучался на удивление недолго, почти тотчас его впустили. Сама Танит уже спешила вниз. Илча никак не ожидал теплого приема после вчерашнего представления, но женщина чуть не со слезами кинулась на шею. Потом воззрилась на торчавший из–под капюшона одинокий глаз, отослала высохшего как щепка слугу за Велькой. Приказала девчонке воды согреть, ужин собрать поскорее. Сама повела Илчу наверх. Только там он скинул плащ, рухнул на ближайшую лавку, растянулся. Даже в покое дрожь в ногах не унималась. А злость, прежде уходившая в бесконечное блуждание по городу, вскипела с новой силой.

Танит с перепугу много и бестолково суетилась: бледнела, закусывала губы, то и дело прижималась к Илче, бормоча какие–то глупости, хваталась то за одно, то за другое, сыпала словами без умолку, а у Илчи горло царапало так, что он и ответить–то толком не мог. К его большому облегчению, женщина внезапно охнула, позабыв что–то важное, кинулась вниз по лестнице, оставив его на время. Такого беспокойства Илча от нее не ждал. В груди становилось все теплее.

— Да скажешь ты, наконец, что случилось? Дай, я помогу! — Танит впорхнула с целым ворохом одежды, попробовала стянуть с него кадамч. — Бормочешь только… Да поднимись же! Ты весь в грязи. Мокрый. Весь израненный. В синяках…

Илча дернулся, когда она задела бровь. Скула, занемевшая на холоде, тоже начала оживать, загораться болью.

— Так уж весь… израненный, — он криво дернул уголками губ.

— Не трогай! У тебя вон… чуть половины лица не лишился! Сейчас воду согреют, я сама промою… Ты переоденься пока. Вот, от мужа осталось…

— Не могу. Потом.

Илча ощупал лицо. И правда, половина во вспухших рубцах, болезненно отзывавшихся на прикосновение. Должно быть, приложило, когда падал.

Танит опустилась рядом, провела по волосам. Осторожно прижалась щекой. И все без единого слова. Хорошо…

— Велька ужин готовит. Подождать придется… Я же не думала… что ты… — снова нарушая его покой, принялась она оправдываться.

— Я не в обиде. — Горло саднило, каждое слово отдавалось болью. — Вина согрей. Как ты умеешь.

Она тут же вскочила. Илча счел бы ее улыбку многообещающей, если б до того было.

— Вино я сейчас. Это недолго. А потом ты мне все расскажешь! Слышишь? Все–все.

Танит повернулась.

— Танит!

— Что?

— Скажи слугам… чтоб языком не трепали. Про меня… Им же худо потом обернется… если что. И сама — никому.

— Хорошо… — женщина заметно напряглась. — Я скажу, но…

— Танит!

Она не ответила.

— Не обижайся! Я люблю тебя!.. Если еще и с тобой что случится… Страшно за тебя. Прости! И не хотел приходить, да не к кому. Но это очень, очень плохо, что я пришел, — Илча ужасно устал от такой длинной речи, запинался все чаще. — Для всех плохо. И если кто хоть слово уронит… очень худо может обернуться. Вот так. А теперь можешь выгнать, я худого не подумаю.

Танит подошла, пальчиками коснулась его губ, точно накладывая печать.

— Молчи. У тебя просто ужасный голос… хриплый, чужой совсем. Побереги. Потом расскажешь. Все–все. Обещаешь?

Он кивнул.

Долго она ходила или нет, Илча так и не узнал, забылся. Очнулся от боли, узрел ее подле на коленях. Женщина осторожно промывала раны.

— Проснулся… А я уже управилась. И ни чуточки не болело, правда?

Пришлось кивнуть.

— Вот, остыло уже, — потянулась она за кувшинчиком. — Пойду заново согрею…

— Сиди.

Илча жадно выпил то, что было. Едва теплое, но обожгло не хуже кипятка. Горло не умещалось в шее, так распухло. Как и положено, разум заволокло легкой дымкой, под ложечкой засосало. Глаза решительно не держались открытыми. Пришлось опять прилечь.

Говорить не хотелось. Хотелось позабыть последние два дня. Проснуться вчерашним утром и удивиться, что за ерунда привиделась.

Велька стукнула в двери.

Илча едва заставил себя подняться, тяжело оперся локтями о стол, без вкуса и желания принялся за какое–то варево. Усилия того не стоили, потому что руки больше не дрожали, они стали совсем неподъемными, да и сидеть было все тяжелее. Пришлось налечь грудью на стол, а потом и голову опустить.

Что–то грохнуло внизу.

— Опять Велька что–то расколотила. Убью деревенское отродье! — вскочила Танит. — Ты ешь, я с ней быстро рассчитаюсь.

Илча не стал ее удерживать. Из тела понемногу уходила тяжесть и усталость.

Ему уже мерещилось. Будто внизу полно народу, а шаги Танит по лестнице отдаются многократно.

К несчастью, не померещилось. Дверь распахнулась, и довольный Кальтир собственной персоной ввалился внутрь.

— Что, птенчик, не ждал?

За ним высунулся Энаал, голова под окровавленной повязкой. А там еще кто–то, да не один. Таки выследили.

Илча порывался вскочить, выхватить нож и дорого продать жизнь, но едва смог двинуться. Ноги, руки совсем не слушались. Даже губы онемели, почти не шевелились.

— Что дергаешься, еще побегать хочется? Уже не побегаешь, — оскалился бывший наставник. — Думаешь, небось, вот так и подохнешь? Ну нет, и не мечтай легко отделаться. Тебе и слышно и видно будет, когда твое время придет. А вот ногами дрыгать ни–ни. Ты у нас прыгун изрядный, видали. — Он приблизился, схватил Илчу за волосы, дохнул в лицо злостью. — И ведь знал же: что–то с тобой не так! И ведь ловцу этому недобитому приказал, — обжег он взглядом Энаала, — приглядеть от греха! А ты на славу нас обкрутил. Притворщик из тебя недурный, а вот остальное — ничего не стоит! И главное — разумом Нимоа обидел. — С притворным сочувствием он со всех сторон рассмотрел физиономию Илчи, поцокал языком. — Ну и видок. И ведь сам же расстарался, мы и пальцем не приложили. Пока что.